— Да-а…

— Ничего, Уклейка! Все это вернется! Я доклад читал — года через три как раз и вернется.

— Я тоже читать пробовала, только не поняла, а батя объяснять не стал, ему самому доклад на одну только ночку дали. Коська, ты можешь по-простому растолковать, зачем нам эта Антарктида?

Коська приосанился.

— Если совсем по-простому — Антарктида вся ледяная.

— Как же там живут-то? Они что — так никогда не просыпаются?

— Это мы с тобой с осени до весны спим и не просыпаемся, а они, наверно, приспособились, — неуверенно ответил Коська. Крамольная мысль посетила его — если сестренка права, то кому же пишут письмо матерые водяные и болотные черти? Кого просят посодействовать таянию вековых льдов? Кого умоляют признать незаконность мелиорации?

— Да как же к холоду приспособиться?

— А я откуда знаю?! Ну, наверно, они нашли способ получить тепло. Может, костры жгут? — предположил Коська. — Как-то же они сделали, чтобы льды начали таять!

И у него в голове начал складываться странный белый мир этих самых водяных-ледяных, образовались входы в пещеры, проруби, настилы на льду, чтобы ног не приморозить. И увидел он целую процессию покрытых инеем фигур, движущуюся к костру, такому огромному, что рядом с ним антарктические жители казались муравьями. Они поочередно кидали в костер охапки сухих веток — другого топлива Коська себе не представлял, а насчет наличия веток в Антарктиде даже не усомнился, этого добра всюду хватает.

— Ну вот — льды тают, воды в Океане прибавляется и прибавляется, она начинает заливать берега. Одни берега — высокие, до них не сразу доберется, другие — низкие, их сразу зальет. До сих пор все ясно?

— Ясно.

— Ученые посчитали — там не весь лед растает, а только часть. Всю землю не зальет, а только низинные места. Острова под воду уйдут, иные города. То-то морским чертям будет весело! А про наши места сказали — у нас тут такой рельеф, что будет одно ровное и сырое болото. Представляешь?

— Сколько же льда нужно растопить, чтобы до нас добралась та вода и вернулись болота?

— Много, — убежденно сказал Коська. — Но тамошние водяные о нас, скорее всего, еще не знают. И откуда им знать, сама посуди? Когда морские черти доставят им обращение сплыва, они поймут, что процесс таяния льда нужно всячески ускорить!..

— Рель-еф! Про-цесс! — Уклейка насладилась звуками красивых слов и тихонько рассмеялась. — И сами, поди, приплывут! Вот где женихи-то, а, Коська? И к тебе невесты приплывут…

— Тебе бы только женихи…

— А что? — Уклейка задумалась. — Без жениха ведь тоже нельзя… Три года, говоришь? Так я ведь и теперь уже на выданье! Через три года другие подрастут!

— Ну, коли невтерпеж — сядь ночью на берегу, карауль мелиоратора да и тащи в воду, — посоветовал Коська, которому тоже, если совсем честно, захотелось свадьбы с достойной невестой. — Или приписку к обращению сделай: расплавьте, мол, миленькие, лед поскорее!

— Ну тебя… — обиделась Уклейка. Как почти все водяницы, она была воспитана прекрасной хозяйкой, умела свою красоту холить и лелеять, за маленькими ходить, но вот читать и писать батька не научил, потому что незачем было, а сама она тоже попросить не додумалась.

Чтобы показать, сколь велика обида, она пошла прочь от бетонных ступенек, все дальше и дальше. Коська молчал и не удерживал. Возможно, ему просто надоели девичьи глупости.

Таким образом Уклейка в полном молчании дошлепала до ворот спорткомплекса. Они были заперты, но водяница, привычная вскарабкиваться на прибрежные деревья, ухватилась тут, зацепилась там — и ловко оседлала забор. Прыгать вниз, правда, не стала — а задумалась, глядя на луну.

Жизнь менялась, менялась стремительно, светлое будущее и заморские женихи мерещились Уклейке, чудилась свадьба, от которой по озеру пойдут высокие волны, виделись богатые подарки… Она и с виду-то не слишком отличалась от человечьих девушек, а мечтами — так и подавно.

— Эй! Ты чего там делаешь? — позвали с улицы.

Уклейка глянула вниз и увидела странного человека. Он запрокинул голову, разглядывая водяницу, а лицо у него было темное, почти черное. Уклейка за свою жизнь издали повидала не так уж много людей, но такого ей еще не попадалось.

— А ты чего делаешь? — спросила она.

— Вот, гуляю…

— Ну, и я гуляю.

— По заборам?

— А что, нельзя?

— Можно, — позволил темнолицый. — А чего ты туда забралась?

— Нравится… — туманно ответила Уклейка.

— Может, и мне туда, к тебе, залезть?

— А залезай.

Парень вскарабкался и сел рядом.

— Родриго, — сказал он. — А ты?

— Что — родриго? — не поняла Уклейка.

— Имя такое. А тебя как звать?

— А на что тебе?

Болотные жители с детства заучили одну простую истину: имя кому попало не называй, кто знает твое имя — может получить над тобой власть. Особенно это соблюдали болотные черти — вон соседа Антип с семейством наловчились кликать Янкой, а кто он на самом деле — змей его знает, отзывается — и ладно.

— Как же я без имени с тобой разговаривать буду?

— Ну… — тут Уклейка крепко задумалась, человечьих девичьих имен она не знала, а болотные не подходили.

Тут надо сказать, что свобода, которой пользовались незамужние водяницы, объяснялась не самым лестным для слабого пола образом. Водяные полагали, что душа изначально дается только мыслящему существу мужского рода, а баба после свадьбы как бы пристегивается к мужней душе. Поэтому водяные носили имена почтенные, схожие с человечьими, девиц же называли как придется. И рассуждали весьма здраво — с не имеющей души девки какой спрос, а за бабу пусть муж отвечает, это уже его печаль.

— Не хочешь знакомиться, что ли?

Этот чернолицый был ненамного ее старше и, видать, пользовался у девушек успехом — очень уж его удивило молчание Уклейки.

— Так мы ведь уже знакомимся! — рассмеялась она, зная, что смех — сильнейшее оружие.

Искусство легкого, серебряного, рассыпчатого смеха водяницы изучали даже тщательнее, чем искусство быстрого и беззвучного плаванья. Оно за много веков было отточено до безупречности, и Уклейка, даже не слишком стараясь, своим хохотом могла свести с ума любого водяного, не то что мелиоратора, кроме разве что погруженного в свои миры Коськи.

Парень уставился на нее даже с некоторым испугом.

— Ты чего это, а? Чего смеешься?

— А так! Хочу — смеюсь!

Всякое соображение у парня пропало, мыслей не осталось — а были только смех, белое нежное горлышко и пронзительно свежий запах. Он и облапил девушку, рискуя свалиться с забора, и повернул к себе ее круглое личико, и поцеловал прямо в губы.

Уклейка знала от старших, что сбитый с толку человек именно так и должен себя вести. Она была незамужняя, не засватанная, слова никому не давала, а на проказы с людьми у водяных смотрели сквозь пальцы — тем более, что между пальцами были перепонки, у кого — прозрачные, у кого — не очень. Поэтому водяница вся отдалась своему первому поцелую — и ей это дело понравилось.

До того понравилось, что и глаза ее зеленые закрылись, и обычно острый слух напрочь отказал. Поэтому и не услышала Уклейка шлепанья по асфальту. А это Коська, окончательно составив в своей лобастой голове мир ледяных, со всеми мелочами и подробностями, шел поделиться с сестренкой. И обнаружил ее на заборе спорткомплекса, в обнимку непонятно с кем.

Прежде всего он вспомнил, почему их двоих не пустили в бассейн на сплыв, а велели сидеть снаружи на ступеньках. Состоящий при бассейне водяной Ефим боялся, что через черный ход, открытый ним нарочно для участников сплыва, заберется кто-нибудь совершенно ненужный, бездомный и грязный. Поэтому молодежи поручили ходить дозором и пугать всяких приблудных людишек.

И вот, надо же, сидит Уклейка на заборе и вовсю целуется с человеком. А что за человек, какого рожна по ночам возле спорткомплекса околачивается?

Неужто мелиораторы лазутчика подослали?!

Надо сказать, что ко времени сплыва мелиораторы существовали исключительно в воображении как водяных, так и болотных чертей. Мелиорация прекратилась много лет назад, когда приказали долго жить колхозы, частным землевладельцам осушение земель было не по карману, они и с теми-то, которыми завладели, не знали, чего предпринять, и болота даже стали сами собой возрождаться, а люди, их осушавшие, частью — померли, частью — ушли на пенсию или занялись какими-то другими делами. Но ярая ненависть болотных жителей должна была иметь постоянный объект — поэтому считалось, что мелиораторы лишь затаились и ждут часа, чтобы опять приступить к своему вредоносному занятию.